Учитель из Меджибожа - Страница 92

Когда уже были недалеко от ангаров, кто-то из полицаев узнал меня в толпе, ударил прикладом, вытолкал и крикнул: «Старый идиот, куда прешь? Ведь ты православный!» — «А разве они не такие люди, как мы?» — ответил я. Тогда полицаи стали сильнее бить меня, швырнули на землю, топтали ногами. Чуть живой доплелся домой…

Старик достал из кармана немного табака, сделал самокрутку, закурил. И продолжал, тяжело вздохнув:

— Страшно подумать, за что их убили! Недавно я пошел туда, к Бабьему Яру. Стою над пропастью, склонив голову, и плачу… А в сторонке вижу несколько человек. Беседуют между собой. «Почему же эти люди шли на смерть? Почему они дали себя убить? Надо было бороться…» — говорит кто-то.

Поверите, мне хотелось плюнуть ему в глаза. Избить. Неужели этот болван не понимает, что женщины с грудными детьми на руках, старики, калеки, немощные больные, выброшенные из больниц люди, с голыми руками, безоружные, не могли одолеть фашистских громил… Все молодые, здоровые ребята ушли воевать. Кто же, скажите, мог здесь противостоять тысячам гитлеровцев и полицаям, вооруженным до зубов!

Да что и говорить… Вот в Дарнице был огромный лагерь военнопленных. Около ста тысяч. И фашистские палачи расстреляли почти всех… Несколько десятков обреченных бросились на катов. И что? Безоружные узники, раненые, затравленные, голодные, обессиленные — что могли они сделать против танков, пулеметов?.. Страшные были годы!.. Что и говорить!

По впалым щекам старика, по густой щетине текли слезы. А Илья, когда он слушал этот чудовищный рассказ старого сломленного человека, почувствовал: горький ком все больше сжимал горло. Чтобы не заплакать, низко поклонился незнакомцу и неторопливо вышел на улицу, не сказав ни слова.

Ему уже незачем идти на Тургеневскую после того, как он узнал кошмарную историю о Бабьем Яре, о Дарницком лагере военнопленных. Что же он может теперь услышать о своем местечке, о Меджибоже? Там, где ступала нога фашистских извергов, остались массовые могилы, страшные руины.

Пора возвращаться на вокзал. Надо все же спешить домой. Но его как магнитом тянуло к любимой. Хоть издали посмотреть на домик Риты, на скамью под раскидистым кленом, где в последний раз сидел с ней. Впервые он тогда отважился поцеловать ее… Первый и, видать, последний раз в жизни.

Проехав несколько остановок в переполненном трамвае, Илья сошел и направился к перекрестку. Плелся как обреченный, нехотя, не представляя себе, зачем идет и что там застанет.

И все же торопился.

Вокруг громоздились развалины. В зарослях бурьянов виднелись воронки от бомб. Он долго оглядывался и ужаснулся, не узнав дома девушки. Пристально всматривался в пустынные дворики, некогда такие оживленные и шумные, а теперь безмолвные, покосившиеся, заросшие колючками.

Нигде ни одной изгороди, их, очевидно, давно растащили на топливо. И людей не было, словно сюда никто еще не вернулся. У кого же спросить и кто тебе что-либо скажет?

Вошел в один дворик, в другой, смотрел на тропинки, в оконца, где виднелись какие-то признаки жизни. Искал людей: может, что-нибудь знают, что-то ему посоветуют.

Страх охватил его — всюду ужасная пустота.

Уже хотел было повернуть, но вдруг в конце полутемного двора заскрипела дверь, и на пороге появилась высокая ссутулившаяся женщина с морщинистым бледным лицом, в черном платке. Она несла ведро, направлялась туда, где громоздилась гора мусора. Но, увидев военного, опустила ведро, уставилась на него пристальным взглядом.

— Кого, сынок, ищете? — спросила с тревогой в голосе. — Боже мой, я жду моего Петеньку с войны. И думала: не он ли это?.. Чуть сердце не разорвалось…

— Ничего, мамаша, придет и ваш Петенька, непременно придет, — сказал он, подойдя ближе. — Многие нынче возвращаются, и ваш придет. — Подумав, спросил, не знает ли она что-нибудь о тех, кого он ищет.

Она пожала плечами и, словно извиняясь перед офицером, что не может ответить на его вопрос, молвила:

— Разве теперь, сынок, так просто кого-то найти? Когда супостаты бежали из Киева, они выгнали все население… Много людей погибло в дороге. А еще до этого тысячи пошли в деревни, ибо тут умирали с голоду… А сколько наших пошло в Бабий Яр! Мой дом на Крещатике они разрушили: я нашла себе пристанище вот здесь. Если, даст бог, мой Петенька вернется, он даже не будет знать, где меня искать… Правда, я там написала на разбитой стене, куда перебралась… А здесь я, сынок, никого не знала и не знаю…

Он рассеянно слушал ее, понимая, что напрасно тратит время. Направился в соседний двор, заглядывал в оконца. Но и это ему ничего не дало. Еще больше расстроился.

Появились женщины, смотрели на него с интересом, подходили ближе. Каждая готова была прийти хромому офицеру на помощь, но никто не мог ответить на его вопрос.

Он прошел еще дальше. Потеряв всякую надежду, уже хотел отправиться на вокзал, как вдруг услышал быстрые шаги и оглянулся. К отдаленному домику-флигелю шла пожилая женщина, неся ведро воды из соседнего двора. Пристально посмотрела на военного с палкой: не сын ли? Подошла ближе. Потом поставила ведро и, затаив дыхание, негромко проговорила:

— Боже мой! Это не… Я могла бы поклясться, что очень знакомое лицо… — На минуту смолкла, подошла еще ближе и, не обращая внимания на людей, воскликнула: — Боже, кого я вижу!? Илья Френкис! Чтоб я так была здорова! Алик!.. — И, закрыв лицо руками, горько зарыдала.

Гость подошел к ней, протянул руку:

— Что вы, родная, — взволнованно сказал он. — Если жив, зачем же плакать? Успокойтесь… Как я рад, что увидел вас!.. А где все ваши? Где Рита?..