Учитель из Меджибожа - Страница 70

— Ну и возвращайся в свою часть. Какого черта ко мне пришел?

— Это, конечно, так… — Лазутин потерял нить мыслей, не знал, как продолжать разговор… — Думаю, может, вы знаете, где моя часть…

Номер части несколько озадачил капитана. Не торопясь, он выпил остаток чая, поднялся, громко зевая, расправил плечи, подошел к солдату. Взял в руки протянутую бумажку, пробежал ее бесстрастным взглядом и пожал узкими плечами.

— Петр Лазутин? Что это за фамилия? Русский, грек, турок, белорус? Странная фамилия!

— Я, герр капитан, фольксдойч… Из города Энгельс, что на Волге… Из колонии…

— Гм… Фольксдойч… Сколько этих фольксдойч развелось в России! А чем ты можешь доказать, что ты фольксдойч?

Лазутин быстро стал расстегивать куртку, чтобы показать свое раненое плечо. И сказал не без обиды:

— Я, герр капитан, кровь пролил за фюрера… Несколько раз был тяжело ранен… Вы слышите, как я разговариваю по-немецки…

Едкая усмешка заиграла на иезуитском лице.

— Знание немецкого языка еще не является доказательством, что человек немец или фольксдойч… Есть евреи, юден, которые отлично разговаривают на немецком языке. Но я их не могу причислить к чистой арийской расе… Русские шпионы, партизаны неплохо изъясняются по-немецки… — И, уставившись долгим взглядом на опешившего солдата, сказал: — Послушайте, а Лазутин — это не еврейская фамилия? Не еврей вы? Не коммунист, не комиссар?

Тот состроил оскорбленную гримасу:

— Герр капитан, я, право, не заслужил, чтобы меня оскорбляли. Достаточно пролил крови за наше общее дело… Большевики, комиссары, всякие евреи моего родного отца замучили в сибирских лагерях, а любимую матушку Гертруду Кауфман, значит… Это мой отец Лазутин, а матушка Гертруда Кауфман… Вы должны знать.

Хотел пустить слезу. Но, как на грех, его в эту трагическую минуту охватило желание рассмеяться, и он с большим трудом сдержал себя…

— Так… Так… Гертруда Кауфман, говоришь? — насторожился капитан. — Прекрасная фамилия… Чисто немецкая, знатная. А себя ты назвал Петром Лазутиным… Тебе что же, Кауфман не нравится?..

— Как же, очень нравится! Замечательная фамилия. Но отец мой наполовину русский, наполовину немец. В Чека ему приказали забыть немецкую речь… При рождении, герр капитан, не я себе выбрал фамилию… Это комиссары заставляли всех фольксдойч менять немецкие фамилии на русские…

— Да, был бы ты Кауфманом!..

— Я готов доказать в бою, что в моих жилах течет пятьдесят процентов немецкой, то бишь арийской, крови… Правда, в госпитале мне сделали переливание крови… Теперь у меня девяносто процентов арийской крови… Еще ранят — будет сто!

— Ладно, пошлю тебя к доктору, пусть проверит…

Петр Лазутин побелел. Этого только не доставало! Чтобы доктор установил, каких он кровей. И, растерянным взглядом посмотрев на капитана, сказал:

— В такие тяжелые дни, когда фатерлянд в опасности, я не имею права тратить время на хождение к врачам. Я должен немедленно попасть на фронт… Хочу мстить русским и евреям, комиссарам и прочим врагам фюрера и рейха. И я готов даже не искать своей команды, а сразу пойти туда, куда требует фатерлянд… И докажу, что я патриот, хотя только пятьдесят процентов немецкой крови течет в моих жилах…

Зазвонил телефон, и капитан повернулся к аппарату. Его срочно вызывали куда-то. Петр Лазутин заволновался, не знал, что для него лучше, что хуже.

Капитан схватил фуражку и бросился к дверям. Но, заметив, что там все еще стоит, вытянувшись в струнку, солдат, отставший от части, смерил его быстрым взглядом. Подбежал опять к столу, снял трубку:

— Лейтенанта Айнциге!.. Яволь… Шнеллер! — Он поиграл трубкой, снова посмотрел на солдата: — Значит, мать Гертруда Кауфман?.. Да, была у меня перед войной одна знакомая Кауфман. Не на Волге, нет! На Одере… Эх, погуляли мы с ней!.. А может, это родственница твоей матери?

— Вполне возможно! Моя матушка Гертруда Кауфман очень часто рассказывала, что у нее много родичей на Одере… Очаровательные женщины… Может, то и была дочь моей тетушки, герр капитан… — усмехнулся Илья.

— Послушай, Айнциге, лейтенант Айнциге! — подул капитан в трубку. — Тут у меня один бродяга отбился от своей команды. Говорит: он фольксдойч. Мать его Кауфман… А он Лазутин… Ты, кажется, просил у меня переводчика? Ну так вот, прощупай этого малого. Может, тебе он пригодится на хозяйстве. Решай поскорее! Да, да, свободен… Ищет свою часть… Отстал недавно… Из госпиталя… Чтобы не болтался по дорогам и чтобы его кто-то не шлепнул, возьми его! Он сейчас зайдет к тебе. Познакомься, поговори… Он тебе все расскажет!

Бросив трубку, он повернулся к солдату:

— Ну вот, пока пристроил тебя… Но смотри, чтоб ты меня не подвел. Если будет что не так — согну в бараний рог. Ты сюда сам пришел?

— Сам… Сам пришел к вам, герр капитан!

— Марш к лейтенанту Айнциге.

— Яволь…

Пройдя мимо часового, кивнул ему головой, пробормотал что-то невнятное.

Тот хотел было задержать его — как так, без разрешения уходит? Но в дверях показался капитан, и часовой вытянулся во весь рост.

Петру Лазутину теперь оставалось одно: узнать, кто такой этот лейтенант Айнциге, которому капитан звонил, как своему человеку.

Нельзя сказать, что лейтенант Эмиль Айнциге имел большие боевые заслуги перед рейхом и фюрером. Правда, он сделал несколько обычных доносов на сослуживцев из строительной конторы, и их отправили в Дахау, чтобы набрались ума-разума… Больше, кажется, у него за душой ничего полезного не было.