Учитель из Меджибожа - Страница 48

Приказы сверху приходили один страшнее другого, но попробуй выполни их, когда у начальника не полнокровная команда, а дом престарелых калек. В самом деле, что он мог сделать, если все наличие здоровых и способных носить оружие угнали на фронт, а в команде остались одни инвалиды, ополченцы, да еще вот эти ленивые военнопленные — белорусы, грузины, узбеки, украинцы. Они только и ждут момента, чтобы улепетнуть к своим. Правда, пока он их все же заставляет работать. Но разве от таких много толку? Они смотрят на тебя с ненавистью и готовы утопить в любой луже. Ничего не сделаешь — чужеродное тело в организме…

Особенно досадовал капитан, что армия топчется на месте. Никто не может сказать, что принесет завтрашний день. Для воинской части — он знал это из практики, — части, которая долго стоит на одном месте, к тому же не в казармах, а на частных квартирах, это погибель! Дисциплина отсутствует полностью, люди разбалтываются, начисто теряя облик солдата рейха. Попробуй присмотри за ними, узнай, что у каждого на уме!

Хотя переводчик с виду аккуратно выполнял свою работу, старался, но новый начальник не спускал с него глаз. Все же он не чистокровный немец, а фольксдойч. Эрнст сразу почувствовал это и старался быть все время начеку.

А капитан, когда почки не терзали его, пытался кое-как наладить упавшую дисциплину. Трудно было загружать работой людей, так как он получал все новые приказы, которые запутывали его предыдущие распоряжения: то строить новую дорогу, то отставить, то готовиться к переезду на новое место, то оставаться здесь. Из всего этого он заключил, что начальство окончательно растерялось и само не знает, за что раньше браться…

Правда, когда он теперь беседовал с людьми, то уже реже проявлял свой нрав, утратил былой пыл. Он ужо не говорил, что, несмотря на поражение на Волге, фюрер все равно скоро что-то придумает и поставит русских перед катастрофой, перед полным поражением. Теперь он уже сменил пластинку и уныло стал говорить солдатам, что, мол, фатерлянд в смертельной опасности, каждый должен быть готовый отдать свою жизнь, лишь бы не пустить русских варваров в Германию. Это может произойти довольно скоро…

Эти слова начальника вызывали восторг у солдат. Особенно тех, кто уже плашмя падал под огнем «катюш» и пережил ужас ураганных налетов русской артиллерии.

Он понимал, что его речи не подбадривают солдат. Но что поделаешь, высшее начальство требовало от каждого офицера поднимать боевой дух своих подчиненных, укреплять в этих болванах веру в великого фюрера и его гениальные поступки.

Особенно нравились солдатам спичи, в которых капитан призывал их готовиться умереть, отдать свою кровь до последней капли во имя процветания рейха… Это вызывало у всех огромный энтузиазм. Об этом солдаты только и мечтали…

В эти мрачные дни Эрнсту пришло письмо. Он растерялся: откуда? От кого? Ему и не снилось получать в такое время от кого-то корреспонденцию. Да и кто мог ему писать? Кажется, на всем свете нет человека, который знал бы, где он находится и вообще чем занимается!

Оказалось, письмо прислал Ганс Айнард, которого совсем недавно отправили на фронт. Он находится где-то неподалеку.

Пробежав его глазами, Эрнст опешил. Он не представлял, как это послание прошло через строгую немецкую цензуру. Правда, к первым строчкам цензура не очень то могла придраться. Но дальше пошло такое, от чего можно было за голову хвататься.

«Камрад Эрнст! — писал Ганс. — Шлю тебе большой привет с фронта… Я просто в восторге, что нахожусь на передовых позициях под градом пуль и снарядов. Когда смерть проносится над моей головой, я каждый раз говорю спасибо дорогому и любимому фюреру, которого мне хотелось бы увидеть рядом с собой в траншее хоть на полчасика!.. С трепетом вспоминаю те дни и те места, где мы с тобой побывали вместе. По сравнению с этим адом то был подлинный рай. Все камрады, которые пришли сюда, наши общие знакомые, уже упокоились — над ними смерть не витает и никакая опасность им уже не грозит… Каждый имеет свою отдельную могилу. Правда, гробов вы там, черти, не успеваете для них сколотить, и их хоронят в сырую землю… Зато им поставили очень красивые кресты. А поверх крестов насадили каски… Что касается нашего милого пузача, Эмиля Шмутце, то он тоже уже почил вечным сном, хотя жена советовала ему перед отправкой на войну беречь себя — „Лучше быть живым ефрейтором, чем мертвым генералом…“ Он погиб в первом же бою, не успев заработать железный крест. Но в остальном здесь все идет точно по плану великого фюрера. Плохо только, что русские пушки и минометы, в особенности „катюши“ и штурмовики (их мы называем „черпая смерть“, они летают над самыми нашими траншеями и всю землю засеивают осколками) не дают поднять головы, не дают вздохнуть. Из нашего батальона за несколько дней остались рожки да ножки… Теперь мне уже не верится, что я выживу, увижу свою жену и дочурку. Жена пишет, что там, дома, они тоже не спят, не знают покоя. По ночам их бомбят русские, американцы, англичане. Полстраны уже превратили в развалины. Есть, слава богу, там нечего. Они мучаются, страдают от голода и страха. И очень благодарят всемогущего фюрера, который обещает им в скором времени сражаться с русскими в Берлине до последнего немецкого солдата. Превеликое спасибо ему за это! Мы здесь, в холодных донецких степях, живем в постоянной смертельной опасности, мерзнем, как собаки, а семьи наши там, в Германии, бедствуют, проклинают свою судьбу…

Вот так-то, дорогой, мы и живем…

Прошу тебя об одном: если бог тебя сохранит и ты выйдешь живым из этой безумной бойни, выполни свое обещание, напиши моей жене н дочурке Дорис…»