Учитель из Меджибожа - Страница 116

116

Перед Ильей был обычный, казалось бы, солдат, немец, кровный враг. Но с каждым днем он все больше убеждался, что этот кареглазый сосед по койке с темными волосами и худым, продолговатым лицом своими словами и действиями не похож на фашистских извергов. А их Илья сотнями видел в открытом бою и при допросах захваченных в плен.

А спустя несколько дней немец уже стал говорить с ним почти откровенно, не таясь, не опасаясь его. Особенно, когда в палатке все раненые спали.

— Камрад, — придвинувшись к нему вплотную, шептал сосед. — Меня можешь не бояться. Я такой же несчастный, как и ты… Простой рабочий, шофер… Я зла тебе не причиню никогда… Я не СС, не из этих, которые позорят мою Германию своей жестокостью и подлостью… Меня зовут Ганс… Ганс Айнард… Если тебе что-нибудь нужно, скажи, не стесняйся. Все для тебя сделаю… Все! Я помогу тебе…

Когда Илья глядел на этого немца, в его добрые усталые глаза, слушал его слова, в которых не было притворства, фальши, ему казалось, что солнечный луч пробился сквозь непроницаемую мрачную ночь, которая плотно окутала нынче весь мир.

Илья пристально всматривался в этого человека. Ему чудилось, что эти добрые слова слышатся ему во сне. Но нет. Это был не сон. Только что их произнес немец, недавно раненный осколками русского снаряда или бомбы… Было бы вполне естественно, видя перед собой вражеского солдата, выместить на нем свою злобу, ненависть, задушить, отравить, и никто бы ему, этому немцу, худого слова не сказал! Но вместо этого Ганс Айнард пригрел его, дружески говорил с ним, поверил его честности. Услышал, как Илья во сне ругал фюрера, и не предал его, не донос… Это ли не говорило само за себя?

«Что ж это значит? — долго и мучительно думал Илья. — Неужели среди немецких солдат еще остались люди с чистой совестью, с благородной душой? Есть, значит, там, в стане врага, и такие, которые ненавидят проклятого Гитлера, ужасную войну, жестокие преступления против человечества?»

Глядя на этого солдата, убедился, что это так. Есть настоящие люди и среди них!

И в мозгу Ильи мелькнула мысль, надежда: он выживет и этот человек ему поможет.

Прошло еще немного времени, и сосед достал из-под койки цветастую коробочку с домашним печеньем, протянул ему:

— Возьми, Эрнст, попробуй… Это мне жена из дому прислала. Моя Кетэ… Сама, бедная, мучается, голодает, по каждую неделю отрывает от себя и присылает мне мое любимое печенье. Ешь… Оно очень вкусное, попробуй…

— Данке шён… — с трудом произнес Илья. И хоть не до еды ему было теперь, он испытывал такую мучительную боль, все же взял коржик, попробовал, чтобы не обидеть человека. — Данке шён. Очень вкусно… наверное, хороший человек твоя Кетэ… Очень хороший…

Сосед просиял. Он на глазах преобразился.

— Да… Моя Кетэ прекрасный человек… Душевный… — оживился Ганс Айнард. — Она мне четыре месяца назад… Что я говорю — четыре месяца и десять дней тому назад родила дочь… Наш первенец… Я еще не видел своего ребенка… Дорис назвала она нашу дочурку… Дорис…

Глаза соседа увлажнились. Он достал из-под подушки фотографию и протянул ему:

— Вот они…

Илья взял в руку фотокарточку и увидел миловидную молодую женщину. Она держала на вытянутых руках сверток, из которого виднелось маленькое личико.

Боль мучила, но Илья пристально всматривался в это фото. Не хотел признаться, что ему теперь ничего не мило, ничего в голову не лезет. Но, взяв себя в руки, мотнул головой, тихонько промолвил:

— Яволь… Хорошая жена у тебя, камрад, и чудесная дочурка…

Так постепенно, лежа рядышком, оба раненые подружились.

Ганс понемногу поднимался, с помощью костылей мог передвигаться. Он помогал Эрнсту всем, чем мог, не допускал, чтобы кто-то обижал «этого русского дьявола», осторожно кормил его из ложечки, успокаивал, вселял в него надежду.

Ганс почти каждый день, лежа на койке, писал жене и дочурке, не преминул черкнуть несколько слов о своем соседе. И жена Кетэ в своих ответах посылала незнакомому Эрнсту приветы и просила не забывать угощать печеньем и другими сладостями человека, который, видать, так одинок и не имеет родных… И еще Кетэ сообщала мужу, что она частенько вырывается на часок-другой в кирху и молит бога за него и этого Эрнста, чтобы они вышли живыми из дикого кошмара…

Ганс гораздо раньше Эрнста начал ходить, выписался из госпиталя, и начальник оставил его у себя в команде личным шофером…

И после этого Ганс не забывал своего товарища, частенько приходил к нему и приносил, что только мог достать, делился с ним всем. А при удобном случае говорил начальнику самые похвальные слова об Эрнсте, который, отлично зная немецкий язык, мог бы быть у него переводчиком. Лишь бы выздоровел!

Ганс болезненно переживал, что жена там мучается с грудным ребенком, бедствует и живет в полуразрушенном после русских бомбардировок доме, что осталась с самыми скудными средствами к существованию, а он, Ганс, ничем ей не может помочь. Он все откровеннее стал говорить своему другу о ненависти к войне, презрении к Гитлеру, к тому, что немцы творят на оккупированной территории. Он уже не скрывал своих крамольных мыслей, понимая, что Россию фашистам не завоевать никогда, что фюрер толкает страну в пропасть. Ганс осторожно стал допытываться, как русские относятся к тем немцам, которые переходят или попадают к ним в плен.

И Эрнст все подробно объяснял…

Дружба с этим простым рабочим человеком немало помогала Илье в его сложном и неопределенном положении. В его лице он нашел доброго друга и спасителя. И некоторые солдаты, видя, как шофер шефа по-дружески относится к этому больному, тоже стали смотреть на него другими глазами.

116