Учитель из Меджибожа - Страница 101

101

Он сильно закашлялся, побагровел, с трудом овладел собой.

Старик не сводил глаз с молчаливого, удрученного гостя. Прекрасно понимал, чего Алик ждет от него, но не мог решиться поведать страшную историю гибели его матери и сестер.

Он наполнил стаканчики самогонкой, сильно отдававшей свеклой, притронулся краешком стакана к стаканчику гостя. И, нахмурившись, проговорил:

— Ну, Алик, за нашу встречу и за помин души тех, кто не дожил до дня погибели супостата Гитлера и его чумного войска… Баба, а ты что же? И ты с нами… Садись!

Он залпом выпил, скривился, вытер ладонью влажные губы, подкрутил порыжевшие усы, долго качал головой, вздыхал, глядя на опечаленного гостя.

— Да, было времячко, будь оно проклято!.. Вспомнишь, и — волосы дыбом. Бог знает правду. Я и моя старуха жизнь свою отдавали, лишь бы спасти Малку и сестер твоих, Алик. Но что могли мы поделать, когда сами находились в аду, и топор занесен был все время над нашими головами… Фашистские гицели сидели на шее и не давали вздохнуть… Когда эти каты ворвались в местечко, они учинили дикий погром, не щадя никого — ни детей, ни стариков. Грабили, избивали смертным боем, убивали. Через педели две пришел приказ всем евреям Меджибожа, окрестных сел и местечек собраться со своими пожитками на площади. А кто не придет — расстрел на месте. Шли слухи, что в большой город вывезут их, там будут они жить и работать. Что поделаешь, несчастные шли по приказу. Разве кому могло прийти в голову, что безоружных женщин, детей, стариков, калек будут расстреливать? Кто же мог поверить, что фашисты в тысячу раз хуже диких зверей? Вот и собрались. А их уже поджидала толпа фашистских палачей с автоматами и пулеметами. С ними были и их псы с белыми тряпками на рукавах — полицаи.

Увидел я, как гонят несчастных, и сердце мне подсказало, что плохо им будет. Сказал я об этом своей Дуне, и мы побежали с ней к Малке… Запыхался я и говорю твоей матери: «Послушай, Малка, не верь этим гадам, будто бы поведут вас на станцию, чтоб отправить на новое местожительства Гады нам готовят одно местожительство, раньше вам, потом нам… Это палачи гонят вас на смерть, Малка, поверь мне, возьми дочерей и бежим ко мне! Мы вас спрячем, как сумеем, будем спасать. Только не иди туда». А Малка обняла твоих испуганных сестренок, заплакала и сказала: «Нет, куда все паши, туда и мы! Как бог даст…» — «Что ты, — говорю я ей, — не видишь разве, как бог печется о вас. Был бы он на самом деле, этот бог, разве допустил бы такой разбой!» А Малка отвечает: «Они же люди тоже, фашисты, не станут убивать невинных женщин и детей. Разве их не матери породили? Нет у них жен, детей?» — «Нет, — говорю, — их народили не матери, а сатана! Это пришли людоеды, которые пожирают детей. Нет у них бога в сердце. Беги с нами, Малка, мы вас спасем».

Тогда моя Дуня зарыдала, упала Малке в ноги, умоляет идти к нам. Что, мол, с нами будет, то и с вами. И мы схватили Малку, дочерей и огородами, бурьянами убежали к нам. Мы с жинкой в погребе сделали для них хорошее убежище, набросали туда всего, носили им кушать, воду, а на ночь забирали в хату спать… Да, страшное время, будь оно проклято! Мы аж сюда слышали, как расстреливали людей возле меджибожских ям. К нам доносились плач и крики несчастных. Сердце разрывалось… Живых, раненых засыпали вместе с убитыми. Из этих страшных ям только нескольким чудом удалось спастись, мужики ближних сел укрыли их у себя. Рассказали, как все было…

А через несколько дней начались облавы. Фашистские прощелыги и полицаи шныряли по бурьянам, по развалинам, искали, — может, кто еще уцелел и прячется… Пришли и ко мне, перевернули все вверх дном. Стали меня и старуху избивать смертным боем, зубы повыбивали, но мы молчали… Первая туча прошла. Слава богу. А твои сидят там, в убежище своем. А я всю ночь стоял у окна, прислушивался, дежурил, значит, — не идут ли снова супостаты. И так, дорогой мой, бог не даст соврать, прошло несколько месяцев. А потом опять начались облавы. Искали партизан и военнопленных. Шарили по всем закоулкам. У кого находили кого-нибудь, тут же всех расстреливали, а хаты сжигали. И мы с жинкой ушли в лес к черту на рога, так далеко, куда ни одна птица не залетала. Приготовили схрон, перевели туда маму и сестренок, носили им харчи, одежду и все, что нужно было. Когда начались морозы, мы их опять к себе взяли. Днем в погребе, а на ночь вон там, видишь, на теплой печи. И так мы все вместе мучились, жили в вечном страхе, по держались. Каждый день видели смерть перед глазами. Делились скудным куском хлеба, бог не даст соврать, я говорю правду. А полицаи и немцы дышать не дают. Каждый раз лазят сюда, отбирают? последнюю краюху хлеба, избивают. И знай одно спрашивают: «Где твои сыновья-бандиты?» Они думали, что хлопцы мои в партизанах и появляются у меня. В одних рубахах оставили нас. Знаешь, что я тебе скажу, Алик… Я каждый день просил для себя смерти, а она, как на грех, обходила десятой дорогой…

Старик опять натужно закашлялся, схватился за грудь. Отдышавшись немного, подошел к большой бочке в углу, напился холодной воды.

— Да… Вот так больше двух лет мы со старухой прятали, спасали Малку и твоих сестренок. И верили, что кое-как доживем до того дня, когда прогонят супостата. Зимой у нас, а летом уводили в лес. Каждый раз подыскивали им другое укрытие, чтобы полицаи не напали на след. Да… А в последнюю осень, когда наши уже были совсем близко и мы даже слышали грохот дальнобойной артиллерии, случилась беда. Немцы отступали и все больше свирепели, убивали и палили все, что встречалось на их пути. Вот тут-то и задержались отчаянные фашистские головорезы СС. Идти к твоим в лес стало очень опасно, надо было немного повременить, чтобы на след гады не напали. Сидели мы здесь, как в тюрьме. Что я говорю — в тюрьме, как в живой могиле, носа не высунешь. А там в лесу случилась беда. И должно ж было так статься, чтобы младшая сестра твоя заболела сыпняком. Горит огнем. Пропадает. А чем ты ей поможешь в лесу? Но мать остается матерью во время всех опасностей. Она обо всем тогда позабыла и пустилась спасать свою дочь от беды. В одну из глухих дождливых ночей завернула больную в тряпье и понесла в местечко. И старшая — тоже с ними. Прямо дьяволу в зубы… В ту же ночь задержал их эсэсовский патруль… Ну, а из тех кровавых лап кто мог спастись? Погнали всех троих к ямам, где были убиты люди Меджибожа, и пристрелили. Не дожили всего лишь две недели до прихода наших… Две недели! Если б не заболела твоя сестренка, мы сегодня сидели бы все вместе за этим столом. Но что поделаешь. Не суждено, дорогой сынок…

101